ARTSphera.com.ua продажа и покупка произведений искусства картин работ мастеров

Русский Украинский Английский Немецкий Французский
Зарегистрировано: [1975] мастеров, [365] посетителей.
Опубликовано: [32817] работ.

Поиск по:
RSS feed
Последние новости
Музей азиатского искусства Crow демонстрирует современную японскую керамику
Первая персональная выставка новых произведений художника Яна-Оле Шимана в Касмине открылась в Нью-Йорке
Выставка посвящена голове как мотиву в искусстве
МоМА получает большой подарок от работ швейцарских архитекторов Herzog & de Meuron
Выставка отмечает Андреа дель Верроккьо и его самого известного ученика Леонардо
Последние статьи
«Где командовали высшие существа: Генрих Нюссляйн и друзья» открывается в галерее Гвидо В. Баудаха
Новая экспозиция Высокого музея посвящена искусству южных backroads
Выставка в Глиптотеке предлагает скульптурную одиссею 1789-1914 годов
Первая большая ретроспектива американского фотографа Салли Манн отправляется в Хьюстон
Tate Modern открывает крупную выставку работ пионерской художницы Доротеи Таннинг
Neo-Op: выставка Марка Дагли открывается в галерее Дэвида Ричарда
Выставка новых работ американской художницы Кэтрин Бернхардт открывается в Ксавье Хуфкенс
Вид искусства
Живопись(22953)
Другое(3334)
Графика(3261)
Архитектура(1969)
Вышивка(1048)
Скульптура(617)
Дерево(445)
Куклы(302)
Компьютерная графика(281)
Художественное фото(273)
Дизайн интерьера(254)
Церковное искусство(196)
Народное искусство(193)
Бижутерия(119)
Текстиль (батик)(107)
Керамика(105)
Витражи(103)
Аэрография(74)
Ювелирное искусство(66)
Фреска, мозаика(64)
Дизайн одежды(61)
Стекло(57)
Графический дизайн(38)
Декорации(26)
Лоскутная картина(14)
Флордизайн(9)
Пэчворк(4)
Бодиарт(3)
Плакат(2)
Ленд-арт(2)
Театр. костюмы(0)
День рождения
Денис Кирдянов Николаевич
Полезные ссылки
Ежевика - товары для рукоделия
Облако тегов
Система Orphus


Написал статью: eartist2013

Приглашение к путешествию


Нана Эристави

Приглашение к путешествию

Досыпали в седле.

А очнулись – далекий месяц,

Дымки над домами…

Мацуо Басе

«Я отношусь к творчеству, как к путешествию. Вы когда-нибудь чувствовали страх перед путешествием? Вот так и в творчестве: чем дальше, тем интереснее, потому что каждый день что-то новое. Каждый день не похож на предыдущий и в этом вся прелесть – знать, что завтра ты продолжишь свой путь в бесконечном путешествии своего творчества. Как в детстве – засыпаешь с трепетом, чтобы проснуться и продолжить начатое дело…»

Так говорит о себе талантливый художник Эдуард Абжинов – действительно неутомимый мастер внутреннего путешествия, лукавый философ  и автор интереснейшей (и крайне своеобычной для современных российских живописцев) концепции «постоянства в переменчивости». Сам он выражает эту концепцию легко и афористично – впрочем, афористичность высказывания, изрядно напоминающая лукавство дзен-буддистских мудрецов, вообще свойственна Эдуарду, одаренному не только в живописном, но и в литературном отношении, – выражает следующим образом: «У меня нет времени, чтобы торопиться».

И действительно, – к чему бы? Эдуарду преотлично известно: спешащий к намеченной цели (могущей быть сколь угодно благородной и возвышенной, не суть) сплошь и рядом лишается наслаждения как следует рассмотреть то, что находится по обе стороны от него. А в чем – в чем, но в невнимании к деталям Абжинова, этого вдумчивого, прирожденного ценителя «печального очарования мелочей» моно-но авари, упрекнуть не просто трудно – нереально.

Впрочем, начнем с начала – и, для начала же, ознакомим читателя с сухими, так сказать, фактами биографии Эдуарда. Родился он в 1974 году в станице Курчанской Краснодарского края. В жилах его южнорусская кровь самым причудливым образом соединилась с латвийской (и вот это любопытное сочетание надо запомнить сразу, в нем – ключ к пониманию многого в Абжинове). Окончил художественно-графический факультет Кубанского государственного университета (истинную «кузницу кадров» южнорусской школы живописи, подарившую нам целую плеяду по-настоящему одаренных мастеров визуального искусства). В 1997 году переехал в Москву, в 2007 – жил и работал в Калифорнии. Число его неизменно успешных выставок – персональных или групповых – перевалило за 70, причем происходили они не только в нашей стране, но и в Европе и Америке. Работы Абжинова украшают собой галереи и частные коллекции  России, Латвии, Белоруссии, Украины, Казахстана, Болгарии, Хорватии, Ирландии, Германии, Голландии, Испании, Франции, Англии, Италии, Швейцарии и США. Его биография – традиционный путь одаренного художника (кстати, склонного также к преподавательской и иллюстраторской деятельности) путь, не то чтобы усыпанный розами, но и чересчур острыми терниями тоже не отмеченный.

Казалось бы, – в чем здесь тайна? Что делает живопись Эдуарда столь загадочной, столь неизменно переменчивой, столь склонной к затейливому внутреннему движению, к непрестанному поиску новых стилистических решений? И все это – при незыблемой, завораживающе красивой тонкости и тщательности рисунка и практически постоянном сохранении «визитной карточки» Эдуарда, его ноу-хау – уникальной смешанной техники, придающей работам поразительную фактурность, заставляющую его работы балансировать на грани между визуальным и пластическим искусством. 

А вот здесь все сразу становится совсем не просто. И разгадок, равно важных для понимания особенностей творчества Абжинова, – две.

С одной стороны, как было сказано выше, Эдуарда, хотя и весьма условно, все-таки можно причислять к южнорусской школе живописи – но исключительно в том плане, который ее представителей (совершенно разных в концептуальном и стилистическом отношении) объединяет безоговорочно. Речь идет о постмодернизме, точнее – о колоссальной образованности в области живописного наследия прошлого, понимаемого, разумеется, Абжиновым не как собрание образцов для подражания или копирования, а как нечто живое и субъективное, нечто, с чем художник может и должен вступать в равноценный, равнозначный диалог, а порой даже спорить и полемизировать. Гиперреализм и символизм, кубизм и примитивизм, импрессионизм и экспрессионизм, временами даже фовизм (список можно продолжать еще долго, но не в перечислении суть) – художник отдает должное каждому из этих направлений. Причем, нимало не играя, предельно искренне по отношению как к себе, так и к зрителю, но используемые им выразительные средства имеют отношение лишь к тому, что Абжинову интересно и необходимо визуально выразить именно в данный момент. Истинная концептуальность его стилистической переменчивости как раз в том и заключается, что никакой «сверхконцепции» Эдуард себе не ставит и ставить не собирается (напротив, он достаточно скептически относится к самой идее устоявшегося «творческого почерка» для художника, сплошь и рядом прикрывающего неизменностью средств выражения банальную неготовность к внутреннему движению). И отсюда – ровно шаг до второго ключа к пониманию творческих особенностей Абжинова: он не хочет, не может и не пытается вписывать свои работы в некое «единое живописное сверхпространство». Для него уникальна и самоценна каждая из картин – запечатленный на холсте акт творения, повествующий об определенном отрезке в жизни Абжинова и, в равной мере, окружающего его мира. Трудиться над картиной художник может месяцы – а может написать ее за несколько часов, однако (и тут мы снова вспоминаем о внутренней честности Эдуарда) эмоционально он отдает каждому из своих произведений всегда очень и очень много.

Итак: постмодернистичность, непрерывность свободного общения с творческим наследием прошлого и «сиюминутность» каждого творческого акта, требующего колоссальной внутренней отдачи, но никак не протяженности в концептуальном отношении. Постоянство внутреннего движения, заставляющего художника непрерывно играть с выразительными и стилистическими средствами (сохраняя, при этом, свою «самость» в техническом отношении). Что дальше?

А дальше неплохо бы вернуться к уже упоминавшемуся мною в начале любопытному факту сочетания в Эдуарде совершенно взаимоисключающих начал – южнорусского и латвийского. Не знаю, как уж насчет «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и не встретиться им никогда» (довольно сомнительное утверждение, как представляется автору данной статьи), но то, что практически в каждой из работ Абжинова встречаются и сливаются воедино, без тени искусственности, эмоциональность Юга с рациональной интеллектуальностью Севера, – факт, не требующий вербального подтверждения. Достаточно взглянуть хотя бы на «Девушку с цветком», «Лунную девочку» или «Человека и кошку» – работы, тонкие и изящные в колористическом отношении, нежно-лукавые, одновременно и интеллигентные, и чувственные. Для балтийской ментальности более «традиционны» – в отношении рисунка и композиции – работы иной группы, примерами коей можно назвать «Аквариум», «FISH» и «Свадебный натюрморт» (одна из редких, но всегда великолепных, работ Абжинова, в которых он к своей смешанной технике добавляет еще и коллажные мотивы, уплотняющие фактуру картины до небывалой тактильности). Но именно в них-то колористика становится как раз отчетливо яркой и броской, по-южнорусски эмоционально окрашенной. Неважно, лукаво играет ли Эдуард с постмодернизмом в своих «ретро-работах» – «Странствующие любовники», «Легкость бытия» и «Хрупкость бытия», обращающие внимание зрителя к аспектам искусства 20–30-х годов прошлого века, или, напротив, отчетливо и вкусно «шестидесятнические» «Зона I», «Зона II» , «Зона III» и «Зона IV», а также более или менее примыкающая к ним стилистически, однако сознательно эклектичная в отношении эмоционального центра «Осенняя незнакомка». Неважно, мифологичны ли его почти хтонические в своей дуалистической силе образы единства и противостояния мужского и женского начал («Адам и Ева», «Дева и Красный бык»), – рациональное и эмоциональное снова и снова подчиняются единству замысла и исполнения, а сложные и точные технические решения (от колористики до фактуры, от широты и силы мазка до стиля рисунка) помогают максимально точному воплощению этого единства.

Щедрый стилистически, технически и сюжетно, многогранный и переменчивый Абжинов, тем не менее, почти никогда не изменяет себе в одной интереснейшей особенности, делающей его самые разные, на первый взгляд, работы неизменно узнаваемыми. Эмоциональный центр каждой из его картин смещен налево и вниз. Эмоциональный центр может совпадать с центром картины композиционно («Монолог», «Королева натюрморта», «Яблоки для хозяина», причем последняя из работ заодно может служить еще и ярким примером сочетания-слияния «южного» и «северного» начал в живописи Эдуарда), может не совпадать и быть вполне самостоятельным и самодостаточным («Ночь ожиданий», скажем, композиционно отцентрована налево и вверх, «Мужчина и женщина» и «Цветы любви» – строго посередине), а может, как в «Прогулке», «Недотроге» или «Белом всаднике» и вовсе противоречить ему, – неважно. Внимание зрителя неизменно привлечет какая-нибудь мелкая, в общем-то, деталь (опять это внимание Абжинова к мелочам), фрукт ли, намеченный ли абрис предмета, силуэт ли птицы, просто ли красочное пятно, – привлечет не сразу, не вдруг, но зато и «отпустит» очень и очень нескоро.

Рискуя скатиться в метафизику, но, ничуть не противореча зато идее самого художника, можно смело утверждать: женское, плодоносящее, но одновременно и «темное», ведьмовское начало в мире работ Абжинова всегда довлеет над началом мужским – более агрессивным («Белый всадник», «Пан») или более поэтичным и лиричным (прелестные «пост-шагаловские» мальчики, мудрые и ироничные, словно вышедшие из литературной реальности еврейских местечек Шолом-Алейхема, либо, в который раз возвращаясь к прибалтийским корням Эдуарда, из Эфраима Севелы), – но, в любом случае, началом более слабым. Женщина в творчестве художника (исключением является его блистательный автопортрет «Апрель», но исключение это – словно в грамматике, из тех, что только подтверждают правила) неизменно занимает ведущую роль. Женщина – мать («Прогулка»), женщина – стихия («Русалка»), женщина – символ («Весна», «Ночь», «Лунная девочка»), женщина – страсть («Сиреневое свидание», «Август», «Красное полнолуние»), женщина – живое воплощение Инь («Адам и Ева», «Дева и Красный бык», «Подношение») царит в живописном пространстве работ Абжинова, и ее начало далеко не всегда позитивное, если вспомнить, хоть ту же «Ночь» или «Монолог». Но это начало неизменно, тем не менее, представляется ведущим, что с легкостью позволяет вписать Эдуарда не столько уже в российскую, сколько в европейскую вообще и североевропейскую – в частности, современную живопись, с ее мощным феминизмом.

Мотив для Абжинова не просто связан с мотивацией, – он тождествен ей целиком и полностью, и потому мотивы в работах художника неизменно носят дуалистический характер – равно и конкретный, и символический. Мотивы в конкретном отношении – цветы и фрукты, кошки и сосуды, женщины, деревья, окна и рыбы – могут раздваиваться, мультиплицироваться, но в отношении символическом каждый из них уникален и индивидуален. Ему присуща все та же способность к скрытому движению, которая вообще является столь характерной и ведущей для творчества Абжинова, причем неодушевленные предметы в работах художника ничуть не уступают «образностью», «характерностью» предметам одушевленным, к примеру, в «Яблоках для хозяина». И собственно яблоки, и стол, на которых они лежат, и окружающий их сельский дворик – не менее полноправные персонажи картины, чем пес, не упоминая уж веер в руках у героини «Августа» или «Девушки с веером». Занятно, кстати, что всегда предельно искренний в своем творчестве, Абжинов столь часто обращается к образу «сокрытия» или «тайны» – веер, рыба, кошка, плод, хрестоматийная в символическом отношении роза. Впрочем, живописи Эдуарда, с ее сложной, затейливой, не имеющей аналогов техникой, тонкостью рисунка, игрой с ассоциациями и эмоциональной подвижностью, вообще присущ некий оттенок «sub rosa», заведомой интимности, связанной, кстати, и со столь же характерным для него мотивом свидания. А люди сплошь и рядом второстепенны по отношению к предметам, которые они как бы «представляют» зрителю («Три грации» и парные им «Цветы любви», «Мужчина и женщина», «Лунная девочка», «Влюбиться к ноябрю» или «Недотрога»). Так же неизменно подчиняются внутреннему, мотивационному началу и чисто технические решения творческих задач – мазок художника, неизменно скупой и точный, становится то горизонтальным, то (что бывает чаще) диагональным – кстати, диагональ его тоже обычно направлена влево и вниз; фактура то максимально уплотняется, подчеркивается, то, напротив, нивелируется до почти полного отсутствия, необходимого для крупных цветовых плоскостей («К затмению»). Линия, не менее, кстати, точная (Абжинов – превосходный рисовальщик, и еще неизвестно, что первично для него – фактурная уникальность или рисунок) может жестко «вдавливаться» в фактуру полотна («Лунная девочка», «Прогулка», «Триединство» 2009 г), а может, напротив, еле намечаться, как то происходит, к примеру, в «Доме – четырех окнах» или в «Ночи ожиданий». Форма, содержание, угловатость подчеркнуто яркого, почти спектрального колористически кубизма «Вечером зимой» – и сказочная, таинственная округлость загадочных «Сумерек».  Заметьте, и та, и другая работа – пейзажи, как, кстати, и «американская» «Напротив света», в которой фантазия смешана с реальностью в самых неожиданных пропорциях – подчинены, хоть этого сразу и не скажешь, четкому единству мироощущения Эдуарда: здесь и сейчас, первично именно это, а выразительные средства – лишь выразительные средства, им надлежит меняться сообразно каждому новому «здесь и сейчас».

Какому же?

А вот на этот вопрос нет ответа ни у нас, ни у самого художника.

« Не начинай, если не хочешь продолжения» (2007 г) – иронично советует самому себе Абжинов, перефразируя одну из любимых своих китайских пословиц: «Не начинай дело, если не можешь его закончить». И речь, заметим мы, идет не о завершении, – вечно подвижному, подобно дзен-буддистским сенсеям, Эдуарду слово «завершение», в общем его понимании, «здесь и сейчас», решительно не близко, – а о продолжении. О процессе… пути, путешествия, не все ли равно?

Важно, что, куда бы ни двигался Эдуард Абжинов, техничный и легкий, непрестанно меняющийся в мелочах и стойкий в главном, он движется от себя – и к себе. И каждая остановка на его дороге – всего лишь одна из граней его таланта.

 

                                                                                                                                 

 

 

Нана Эристави

Приглашение к путешествию

Досыпали в седле.

А очнулись – далекий месяц,

Дымки над домами…

Мацуо Басе

«Я отношусь к творчеству, как к путешествию. Вы когда-нибудь чувствовали страх перед путешествием? Вот так и в творчестве: чем дальше, тем интереснее, потому что каждый день что-то новое. Каждый день не похож на предыдущий и в этом вся прелесть – знать, что завтра ты продолжишь свой путь в бесконечном путешествии своего творчества. Как в детстве – засыпаешь с трепетом, чтобы проснуться и продолжить начатое дело…»

Так говорит о себе талантливый художник Эдуард Абжинов – действительно неутомимый мастер внутреннего путешествия, лукавый философ  и автор интереснейшей (и крайне своеобычной для современных российских живописцев) концепции «постоянства в переменчивости». Сам он выражает эту концепцию легко и афористично – впрочем, афористичность высказывания, изрядно напоминающая лукавство дзен-буддистских мудрецов, вообще свойственна Эдуарду, одаренному не только в живописном, но и в литературном отношении, – выражает следующим образом: «У меня нет времени, чтобы торопиться».

И действительно, – к чему бы? Эдуарду преотлично известно: спешащий к намеченной цели (могущей быть сколь угодно благородной и возвышенной, не суть) сплошь и рядом лишается наслаждения как следует рассмотреть то, что находится по обе стороны от него. А в чем – в чем, но в невнимании к деталям Абжинова, этого вдумчивого, прирожденного ценителя «печального очарования мелочей» моно-но авари, упрекнуть не просто трудно – нереально.

Впрочем, начнем с начала – и, для начала же, ознакомим читателя с сухими, так сказать, фактами биографии Эдуарда. Родился он в 1974 году в станице Курчанской Краснодарского края. В жилах его южнорусская кровь самым причудливым образом соединилась с латвийской (и вот это любопытное сочетание надо запомнить сразу, в нем – ключ к пониманию многого в Абжинове). Окончил художественно-графический факультет Кубанского государственного университета (истинную «кузницу кадров» южнорусской школы живописи, подарившую нам целую плеяду по-настоящему одаренных мастеров визуального искусства). В 1997 году переехал в Москву, в 2007 – жил и работал в Калифорнии. Число его неизменно успешных выставок – персональных или групповых – перевалило за 70, причем происходили они не только в нашей стране, но и в Европе и Америке. Работы Абжинова украшают собой галереи и частные коллекции  России, Латвии, Белоруссии, Украины, Казахстана, Болгарии, Хорватии, Ирландии, Германии, Голландии, Испании, Франции, Англии, Италии, Швейцарии и США. Его биография – традиционный путь одаренного художника (кстати, склонного также к преподавательской и иллюстраторской деятельности) путь, не то чтобы усыпанный розами, но и чересчур острыми терниями тоже не отмеченный.

Казалось бы, – в чем здесь тайна? Что делает живопись Эдуарда столь загадочной, столь неизменно переменчивой, столь склонной к затейливому внутреннему движению, к непрестанному поиску новых стилистических решений? И все это – при незыблемой, завораживающе красивой тонкости и тщательности рисунка и практически постоянном сохранении «визитной карточки» Эдуарда, его ноу-хау – уникальной смешанной техники, придающей работам поразительную фактурность, заставляющую его работы балансировать на грани между визуальным и пластическим искусством. 

А вот здесь все сразу становится совсем не просто. И разгадок, равно важных для понимания особенностей творчества Абжинова, – две.

С одной стороны, как было сказано выше, Эдуарда, хотя и весьма условно, все-таки можно причислять к южнорусской школе живописи – но исключительно в том плане, который ее представителей (совершенно разных в концептуальном и стилистическом отношении) объединяет безоговорочно. Речь идет о постмодернизме, точнее – о колоссальной образованности в области живописного наследия прошлого, понимаемого, разумеется, Абжиновым не как собрание образцов для подражания или копирования, а как нечто живое и субъективное, нечто, с чем художник может и должен вступать в равноценный, равнозначный диалог, а порой даже спорить и полемизировать. Гиперреализм и символизм, кубизм и примитивизм, импрессионизм и экспрессионизм, временами даже фовизм (список можно продолжать еще долго, но не в перечислении суть) – художник отдает должное каждому из этих направлений. Причем, нимало не играя, предельно искренне по отношению как к себе, так и к зрителю, но используемые им выразительные средства имеют отношение лишь к тому, что Абжинову интересно и необходимо визуально выразить именно в данный момент. Истинная концептуальность его стилистической переменчивости как раз в том и заключается, что никакой «сверхконцепции» Эдуард себе не ставит и ставить не собирается (напротив, он достаточно скептически относится к самой идее устоявшегося «творческого почерка» для художника, сплошь и рядом прикрывающего неизменностью средств выражения банальную неготовность к внутреннему движению). И отсюда – ровно шаг до второго ключа к пониманию творческих особенностей Абжинова: он не хочет, не может и не пытается вписывать свои работы в некое «единое живописное сверхпространство». Для него уникальна и самоценна каждая из картин – запечатленный на холсте акт творения, повествующий об определенном отрезке в жизни Абжинова и, в равной мере, окружающего его мира. Трудиться над картиной художник может месяцы – а может написать ее за несколько часов, однако (и тут мы снова вспоминаем о внутренней честности Эдуарда) эмоционально он отдает каждому из своих произведений всегда очень и очень много.

Итак: постмодернистичность, непрерывность свободного общения с творческим наследием прошлого и «сиюминутность» каждого творческого акта, требующего колоссальной внутренней отдачи, но никак не протяженности в концептуальном отношении. Постоянство внутреннего движения, заставляющего художника непрерывно играть с выразительными и стилистическими средствами (сохраняя, при этом, свою «самость» в техническом отношении). Что дальше?

А дальше неплохо бы вернуться к уже упоминавшемуся мною в начале любопытному факту сочетания в Эдуарде совершенно взаимоисключающих начал – южнорусского и латвийского. Не знаю, как уж насчет «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и не встретиться им никогда» (довольно сомнительное утверждение, как представляется автору данной статьи), но то, что практически в каждой из работ Абжинова встречаются и сливаются воедино, без тени искусственности, эмоциональность Юга с рациональной интеллектуальностью Севера, – факт, не требующий вербального подтверждения. Достаточно взглянуть хотя бы на «Девушку с цветком», «Лунную девочку» или «Человека и кошку» – работы, тонкие и изящные в колористическом отношении, нежно-лукавые, одновременно и интеллигентные, и чувственные. Для балтийской ментальности более «традиционны» – в отношении рисунка и композиции – работы иной группы, примерами коей можно назвать «Аквариум», «FISH» и «Свадебный натюрморт» (одна из редких, но всегда великолепных, работ Абжинова, в которых он к своей смешанной технике добавляет еще и коллажные мотивы, уплотняющие фактуру картины до небывалой тактильности). Но именно в них-то колористика становится как раз отчетливо яркой и броской, по-южнорусски эмоционально окрашенной. Неважно, лукаво играет ли Эдуард с постмодернизмом в своих «ретро-работах» – «Странствующие любовники», «Легкость бытия» и «Хрупкость бытия», обращающие внимание зрителя к аспектам искусства 20–30-х годов прошлого века, или, напротив, отчетливо и вкусно «шестидесятнические» «Зона I», «Зона II» , «Зона III» и «Зона IV», а также более или менее примыкающая к ним стилистически, однако сознательно эклектичная в отношении эмоционального центра «Осенняя незнакомка». Неважно, мифологичны ли его почти хтонические в своей дуалистической силе образы единства и противостояния мужского и женского начал («Адам и Ева», «Дева и Красный бык»), – рациональное и эмоциональное снова и снова подчиняются единству замысла и исполнения, а сложные и точные технические решения (от колористики до фактуры, от широты и силы мазка до стиля рисунка) помогают максимально точному воплощению этого единства.

Щедрый стилистически, технически и сюжетно, многогранный и переменчивый Абжинов, тем не менее, почти никогда не изменяет себе в одной интереснейшей особенности, делающей его самые разные, на первый взгляд, работы неизменно узнаваемыми. Эмоциональный центр каждой из его картин смещен налево и вниз. Эмоциональный центр может совпадать с центром картины композиционно («Монолог», «Королева натюрморта», «Яблоки для хозяина», причем последняя из работ заодно может служить еще и ярким примером сочетания-слияния «южного» и «северного» начал в живописи Эдуарда), может не совпадать и быть вполне самостоятельным и самодостаточным («Ночь ожиданий», скажем, композиционно отцентрована налево и вверх, «Мужчина и женщина» и «Цветы любви» – строго посередине), а может, как в «Прогулке», «Недотроге» или «Белом всаднике» и вовсе противоречить ему, – неважно. Внимание зрителя неизменно привлечет какая-нибудь мелкая, в общем-то, деталь (опять это внимание Абжинова к мелочам), фрукт ли, намеченный ли абрис предмета, силуэт ли птицы, просто ли красочное пятно, – привлечет не сразу, не вдруг, но зато и «отпустит» очень и очень нескоро.

Рискуя скатиться в метафизику, но, ничуть не противореча зато идее самого художника, можно смело утверждать: женское, плодоносящее, но одновременно и «темное», ведьмовское начало в мире работ Абжинова всегда довлеет над началом мужским – более агрессивным («Белый всадник», «Пан») или более поэтичным и лиричным (прелестные «пост-шагаловские» мальчики, мудрые и ироничные, словно вышедшие из литературной реальности еврейских местечек Шолом-Алейхема, либо, в который раз возвращаясь к прибалтийским корням Эдуарда, из Эфраима Севелы), – но, в любом случае, началом более слабым. Женщина в творчестве художника (исключением является его блистательный автопортрет «Апрель», но исключение это – словно в грамматике, из тех, что только подтверждают правила) неизменно занимает ведущую роль. Женщина – мать («Прогулка»), женщина – стихия («Русалка»), женщина – символ («Весна», «Ночь», «Лунная девочка»), женщина – страсть («Сиреневое свидание», «Август», «Красное полнолуние»), женщина – живое воплощение Инь («Адам и Ева», «Дева и Красный бык», «Подношение») царит в живописном пространстве работ Абжинова, и ее начало далеко не всегда позитивное, если вспомнить, хоть ту же «Ночь» или «Монолог». Но это начало неизменно, тем не менее, представляется ведущим, что с легкостью позволяет вписать Эдуарда не столько уже в российскую, сколько в европейскую вообще и североевропейскую – в частности, современную живопись, с ее мощным феминизмом.

Мотив для Абжинова не просто связан с мотивацией, – он тождествен ей целиком и полностью, и потому мотивы в работах художника неизменно носят дуалистический характер – равно и конкретный, и символический. Мотивы в конкретном отношении – цветы и фрукты, кошки и сосуды, женщины, деревья, окна и рыбы – могут раздваиваться, мультиплицироваться, но в отношении символическом каждый из них уникален и индивидуален. Ему присуща все та же способность к скрытому движению, которая вообще является столь характерной и ведущей для творчества Абжинова, причем неодушевленные предметы в работах художника ничуть не уступают «образностью», «характерностью» предметам одушевленным, к примеру, в «Яблоках для хозяина». И собственно яблоки, и стол, на которых они лежат, и окружающий их сельский дворик – не менее полноправные персонажи картины, чем пес, не упоминая уж веер в руках у героини «Августа» или «Девушки с веером». Занятно, кстати, что всегда предельно искренний в своем творчестве, Абжинов столь часто обращается к образу «сокрытия» или «тайны» – веер, рыба, кошка, плод, хрестоматийная в символическом отношении роза. Впрочем, живописи Эдуарда, с ее сложной, затейливой, не имеющей аналогов техникой, тонкостью рисунка, игрой с ассоциациями и эмоциональной подвижностью, вообще присущ некий оттенок «sub rosa», заведомой интимности, связанной, кстати, и со столь же характерным для него мотивом свидания. А люди сплошь и рядом второстепенны по отношению к предметам, которые они как бы «представляют» зрителю («Три грации» и парные им «Цветы любви», «Мужчина и женщина», «Лунная девочка», «Влюбиться к ноябрю» или «Недотрога»). Так же неизменно подчиняются внутреннему, мотивационному началу и чисто технические решения творческих задач – мазок художника, неизменно скупой и точный, становится то горизонтальным, то (что бывает чаще) диагональным – кстати, диагональ его тоже обычно направлена влево и вниз; фактура то максимально уплотняется, подчеркивается, то, напротив, нивелируется до почти полного отсутствия, необходимого для крупных цветовых плоскостей («К затмению»). Линия, не менее, кстати, точная (Абжинов – превосходный рисовальщик, и еще неизвестно, что первично для него – фактурная уникальность или рисунок) может жестко «вдавливаться» в фактуру полотна («Лунная девочка», «Прогулка», «Триединство» 2009 г), а может, напротив, еле намечаться, как то происходит, к примеру, в «Доме – четырех окнах» или в «Ночи ожиданий». Форма, содержание, угловатость подчеркнуто яркого, почти спектрального колористически кубизма «Вечером зимой» – и сказочная, таинственная округлость загадочных «Сумерек».  Заметьте, и та, и другая работа – пейзажи, как, кстати, и «американская» «Напротив света», в которой фантазия смешана с реальностью в самых неожиданных пропорциях – подчинены, хоть этого сразу и не скажешь, четкому единству мироощущения Эдуарда: здесь и сейчас, первично именно это, а выразительные средства – лишь выразительные средства, им надлежит меняться сообразно каждому новому «здесь и сейчас».

Какому же?

А вот на этот вопрос нет ответа ни у нас, ни у самого художника.

« Не начинай, если не хочешь продолжения» (2007 г) – иронично советует самому себе Абжинов, перефразируя одну из любимых своих китайских пословиц: «Не начинай дело, если не можешь его закончить». И речь, заметим мы, идет не о завершении, – вечно подвижному, подобно дзен-буддистским сенсеям, Эдуарду слово «завершение», в общем его понимании, «здесь и сейчас», решительно не близко, – а о продолжении. О процессе… пути, путешествия, не все ли равно?

Важно, что, куда бы ни двигался Эдуард Абжинов, техничный и легкий, непрестанно меняющийся в мелочах и стойкий в главном, он движется от себя – и к себе. И каждая остановка на его дороге – всего лишь одна из граней его таланта.

 

                                                                                                                                 

 

 

Нана Эристави

Приглашение к путешествию

Досыпали в седле.

А очнулись – далекий месяц,

Дымки над домами…

Мацуо Басе

«Я отношусь к творчеству, как к путешествию. Вы когда-нибудь чувствовали страх перед путешествием? Вот так и в творчестве: чем дальше, тем интереснее, потому что каждый день что-то новое. Каждый день не похож на предыдущий и в этом вся прелесть – знать, что завтра ты продолжишь свой путь в бесконечном путешествии своего творчества. Как в детстве – засыпаешь с трепетом, чтобы проснуться и продолжить начатое дело…»

Так говорит о себе талантливый художник Эдуард Абжинов – действительно неутомимый мастер внутреннего путешествия, лукавый философ  и автор интереснейшей (и крайне своеобычной для современных российских живописцев) концепции «постоянства в переменчивости». Сам он выражает эту концепцию легко и афористично – впрочем, афористичность высказывания, изрядно напоминающая лукавство дзен-буддистских мудрецов, вообще свойственна Эдуарду, одаренному не только в живописном, но и в литературном отношении, – выражает следующим образом: «У меня нет времени, чтобы торопиться».

И действительно, – к чему бы? Эдуарду преотлично известно: спешащий к намеченной цели (могущей быть сколь угодно благородной и возвышенной, не суть) сплошь и рядом лишается наслаждения как следует рассмотреть то, что находится по обе стороны от него. А в чем – в чем, но в невнимании к деталям Абжинова, этого вдумчивого, прирожденного ценителя «печального очарования мелочей» моно-но авари, упрекнуть не просто трудно – нереально.

Впрочем, начнем с начала – и, для начала же, ознакомим читателя с сухими, так сказать, фактами биографии Эдуарда. Родился он в 1974 году в станице Курчанской Краснодарского края. В жилах его южнорусская кровь самым причудливым образом соединилась с латвийской (и вот это любопытное сочетание надо запомнить сразу, в нем – ключ к пониманию многого в Абжинове). Окончил художественно-графический факультет Кубанского государственного университета (истинную «кузницу кадров» южнорусской школы живописи, подарившую нам целую плеяду по-настоящему одаренных мастеров визуального искусства). В 1997 году переехал в Москву, в 2007 – жил и работал в Калифорнии. Число его неизменно успешных выставок – персональных или групповых – перевалило за 70, причем происходили они не только в нашей стране, но и в Европе и Америке. Работы Абжинова украшают собой галереи и частные коллекции  России, Латвии, Белоруссии, Украины, Казахстана, Болгарии, Хорватии, Ирландии, Германии, Голландии, Испании, Франции, Англии, Италии, Швейцарии и США. Его биография – традиционный путь одаренного художника (кстати, склонного также к преподавательской и иллюстраторской деятельности) путь, не то чтобы усыпанный розами, но и чересчур острыми терниями тоже не отмеченный.

Казалось бы, – в чем здесь тайна? Что делает живопись Эдуарда столь загадочной, столь неизменно переменчивой, столь склонной к затейливому внутреннему движению, к непрестанному поиску новых стилистических решений? И все это – при незыблемой, завораживающе красивой тонкости и тщательности рисунка и практически постоянном сохранении «визитной карточки» Эдуарда, его ноу-хау – уникальной смешанной техники, придающей работам поразительную фактурность, заставляющую его работы балансировать на грани между визуальным и пластическим искусством. 

А вот здесь все сразу становится совсе



ВВЕРХ

meta.ua Яндекс.Метрика

(c) Дизайн-група "Dolphins"